Газонокосильщик [сборник] - Стивен Кинг

Всю оставшуюся дорогу до дома я пытался убедить себя, что мне действительно где-то попался ядовитый плющ. Но на задворках сознания уже шевельнулась паршивая мыслишка. Была у меня тетка, которая десять последних лет прожила в изоляции от внешнего мира, в маленькой комнатке на втором этаже. Мать носила ей еду, но говорить об этом не полагалось, даже имя ее было под запретом. Позже я узнал, что у нее была болезнь Хансена — проказа.

Добравшись до дома, я первым делом позвонил доктору Фландерсу. Трубку взял секретарь.

— Доктор Фландерс уехал на рыбалку, но если у вас что-то срочное, доктор Болленджер может…

— Когда он вернется?

— Самое позднее завтра к обеду. Вас это устро…

— Конечно.

Я медленно положил трубку, потом позвонил Ричарду. Прослушал с дюжину долгих гудков, прежде чем дать отбой. Потом я какое-то время просто сидел в растерянности. Зуд усилился. Казалось, он исходил откуда-то из глубины плоти. Я подкатился к книжным полкам и вытащил потертую медицинскую энциклопедию. Описания были до идиотизма расплывчатыми: мои симптомы могли означать что угодно — или не означать ничего. Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Я слышал, как тикает старый судовой хронометр в другом конце комнаты. Слышал, как очень далеко реактивный лайнер заходил на посадку в аэропорт Майами. И еще — тихий шелест собственного дыхания.

Я по-прежнему смотрел в книгу.

И вдруг я понял. Осознание того, что происходит, буквально обрушилось на меня. Мои глаза были закрыты, но я все еще продолжал видеть. То есть я видел нечто размытое и чудовищное, искаженный четырехмерный образ книги, но соответствие было несомненным.

И я был не единственным, кто это видел.

С замирающим сердцем я открыл глаза. Ужасное ощущение ослабло, но не исчезло. Я видел книгу, видел строки и иллюстрации своими собственными глазами, и в то же время видел их под другим углом, другими глазами. Вернее, не книгу, а странный, чужеродный предмет невероятной формы и, возможно, опасный.

Я медленно поднял руки к лицу, наблюдая, как зловещее новое зрение превращает мою гостиную в комнату страха.

Из груди вырвался крик.

Из щелок на кончиках пальцев на меня таращились глаза. В этот самый момент они раздвигали плоть, упрямо протискиваясь на поверхность.

Но кричал я не из-за этого. Взглянув на собственное лицо, я увидел чудовище.

Багги перевалил через дюну и подкатил к моему крыльцу. Мотор пыхтел и кашлял. Я спустился с крыльца по пандусу, и Ричард помог мне влезть в машину.

— Ну что, Артур, — сказал он, — ты капитан. Указывай курс.

Я показал на участок пляжа, видневшийся между дюнами. Ричард кивнул. Задние колеса выбросили в воздух кучу песка, и мы поехали. Обычно я подкалываю Ричарда насчет его вождения, но сегодня мне было не до того. Слишком многое отвлекало — мысли, ощущения: им не нравилась темнота, они старались выглянуть наружу, сквозь повязки, хотели, чтобы я убрал бинты.

Багги ревел, переваливая через крупные дюны, и подпрыгивал на тех, что помельче. Слева от нас солнце отдавало последний багровый салют. Над морем громоздились мрачнеющие тучи, засверкали первые молнии.

— Бери правее, — сказал я. — Вон к тому шалашу.

Ричард остановил багги у полусгнившего шалаша, подняв песчаный фонтан. Он заглянул в багажник и достал лопату. Увидев ее, я поморщился.

— Где? — ровным голосом спросил Ричард.

Я указал место.

Ричард выбрался из машины, постоял секунду и вонзил лопату в песок. Копал он, казалось, целую вечность. Выброшенный из ямы песок становился все более влажным. Гроза приближалась, облака темнели и поднимались выше. Вода залива стала багровой в лучах заката и в тени нависших туч.

Задолго до того как Ричард перестал копать, я уже понял, что мальчика там нет. Они его перепрятали. Вчера вечером я не замотал руки, они могли видеть и — действовать. Если они воспользовались мной, чтобы убить мальчика, то могли, используя мое тело, перенести его, когда я спал.

— Тут никого нет, Артур. — Ричард закинул грязную лопату в багажник и устало сел в машину. Приближающаяся гроза отбрасывала странные серповидные блики. Ветер царапал песком ржавые бока багги. Пальцы зудели.

— Они — то есть я — его перенесли, — сказал я. — Они берут верх, Ричард. Они открывают дверь. По чуть-чуть, но открывают. Сотни раз в день я вдруг с удивлением осознаю, что стою перед совершенно обычными предметами — совком, фотографией, консервной банкой, — и не понимаю, как я там оказался. Мои руки протянуты вперед, чтобы они разглядели этот предмет… и я тоже вижу его, их глазами… этот невозможный, непотребный образ, изломанный и перекрученный гротеск…

— Артур, — сказал Ричард, — Артур, пожалуйста, не надо. — Он смотрел на меня с сочувствием. — Ты говоришь, что стоял. Что ты перенес тело мальчика. Артур, ты не можешь ходить! Ты парализован ниже пояса. Твои ноги мертвы.

Я коснулся приборной доски багги.

— Эта штука тоже мертва. Но ты, сев в нее, можешь заставить ее двигаться. Можешь заставить ее убивать. Она не способна остановиться, даже если бы захотела. — В моем голосе послышались истерические нотки. — Я же дверь, как ты не понимаешь?! Они убили мальчика, Ричард! Они перенесли тело!

— Наверное, тебе стоит поговорить с врачами, — тихо сказал он. — Поехали домой…

— Узнай! Спроси про мальчика! Выясни…

— Ты же сказал, что тебе не известно, как его звали.

— Он скорее всего жил в деревне. Она небольшая. Спроси…

— Когда я ходил за машиной, то позвонил Мод Харрингтон. У нее самый длинный нос во всем штате, и она постоянно сует его в чужие дела. Я спросил, слышала ли она о пропавшем на днях мальчике. Она ответила, что нет.

— Но он местный. Он живет где-то неподалеку.

Ричард потянулся к ключу зажигания, но я его остановил. Он обернулся ко мне, и я принялся разматывать повязки.

Над заливом грохотал гром.

Я не пошел к врачу и не перезвонил Ричарду. Три недели подряд я бинтовал руки перед выходом из дома. Три недели подряд я просто слепо надеялся, что все пройдет само собой. Никакой логики в этом не было, признаю. Будь я полноценным человеком, которому не нужна вместо ног инвалидная коляска, который ведет нормальную, полноценную жизнь, я бы пошел к доку Фландерсу или к Ричарду. Я бы, наверное, пошел и сейчас, если бы не воспоминания о тетке, упрятанной от посторонних глаз, почти заключенной — о тетке, которую заживо поедала собственная предательская плоть. Поэтому я отчаянно хранил молчание и молился о том, чтобы проснуться однажды утром и понять: все это было лишь страшным сном.